Как НАШ ЧЕЛОВЕК уходит служить Родине.

На главную

Армия. Это та вещь (вещь?!), куда мало кому хочется попасть. Те, кто там оказывается, хотят скорее на свободу (!!!), а "дембельнутые" потом долго еще вспоминают, как Все Это было здорово.

Для меня особого вопроса не возникало. Надо? Отслужу, подумаешь, хрень какая… Правда, еще на последнем курсе родного псковского пединститута пытались меня затащить на работу в милицию. Пришла к моему декану Папе Вале (Валентину Евгеньевичу Логинову) дама, занимавшаяся набором новобранцев в "органы внутренних дел". Он порекомендовал мою кандидатуру, и в результате длительных переговоров я нанес официальный дружеский визит в ЛОМ. Для тех, кто не знает, поясню - это Линейный Отдел Милиции, который занимается профилактикой и разбором происшествий и преступлений на железной дороге.

Зайдя в кабинет начальника (Главного ЛОМа), я представился и назвал причину своего появления. Хочу, мол, работать, раз пригласили. Главный ЛОМ, оказавшийся затем, по слухам, замечательным мужиком, быстро подкорректировал мою версию происходящего:

Не могу сказать, что такое обращение вселило в меня безудержный оптимизм и желание отдать лучшие годы жизни тому, чтобы гоняться по рельсам за мальчишками, разбивающими семафоры и кладущими камни на рельсы. Да еще в компании людей, презирающих меня как не служившего. В результате через неделю я оказался у ворот областного сборного пункта, именуемого в просторечии "обезьянником". В те годы он находился на Завеличье, в Подвишенье.

Пришлось мне там провести два дня. В первый день я стал свидетелем тому, как судьба "благосклонна" к людям, всегда относившимся к ней с почтением.

Здесь я не могу не остановиться на личности своего сокурсника, с которым пять лет просидел буквально на одной скамье в институте на историческом факультете. Это - некто Михельсон Конрад Карлович. Официально же (для тех, кто желает познакомиться с ним лично) - Юрий Александрович Михайлов. Так что начну свою историю не с себя, любимого, а совсем с другого человека.

Михельсон

Что можно сказать о человеке, который любит Смерть, как он ее понимает, а также "Мартини", Муссолини, рифмоплетство и ненавязчивое музицирование на фортепьяно. И еще он считает, что книги надо сжигать. Тут я обычно добавлял, что "вместе с авторами", но это уже после определенной дозы "Мартини" или напитка, призванного его заменить. Пожалуй, его можно назвать оригиналом, хотя это слово уже порядком подзатаскали.

Так вот, возвращаясь к теме, заявленной в начале этого опуса, могу сказать, что Михельсону повезло. Его в "обезьяннике" не стали долго мучить и сразу заявили: "Молодой человек, Ваша команда отправляется только завтра, будете служить на Крестовском аэродроме, хвосты самолетам заносить". Довольный, он отбыл домой.

О происшедшем далее я узнал только из писем друзей, которые пришли ко мне уже в часть.

Вышеозначенный Конрад Карлович умудрился в тот вечер не просто напиться, но нажраться так, что, я полагаю, при соответствующей тренировке из него мог бы получиться неплохой извозчик, сапожник, или кто там еще. С друзьями он отмечал "отвальную", словно собственные похороны. В общем, так именно он и относился к тому шагу, который предстояло сделать.

Из рассказа Собутыльника Михельсона:

- Сидим, все уже "хорошие", вдруг Михельсон куда-то пропал. Через несколько минут он врывается в квартиру, хватает нож и с воплем: "Мочить! На глушняк!" снова исчезает. Мы не поняли, но на всякий случай побежали за ним. Прибегаем в Кутузовский сквер возле театра, глядим, идет драка, активным участником которой является будущий защитник Отечества. Подключаемся. Началась битва. Через пару минут потихоньку соображаем, что деремся вроде бы как со знакомыми, и даже очень хорошо знакомыми людьми. Остановились, все вместе пошли к Михельсону продолжать банкет.

Оказалось, что этот герой пошел прогуляться, зашел в сквер и остановился "отлить" в урну (культурно!) возле скамейки, где сидела какая-то компания. После вполне резонного замечания, что, мол, уважаемый, здесь же дамы сидят, он в свойственной ему философической манере послал их и весь мир подальше. Тут-то все и началось.

Но совместной попойкой в итоге дело не закончилось. Когда сотрапезники официально признали свою слабость и улеглись спать (один улегся прямо на унитазе, так, что все думали, что он там повесился, благо что на требование открыть дверь никак не реагировал), Михельсон удалился в неизвестность - даже для него, судя по сумбурным воспоминаниям - и невзначай угодил в вытрезвитель. Единственное, что он там, запомнил - это как менты ходили к нему, словно на экскурсию: "Где тут учитель истории? Этот?! Га-га-га!"

Утром страдальца за общее дело с комфортом, на служебной машине доставили в "обезьянник". Некий Тормоз Жаров пронес ему бутылку водки, добрая душа. Это я уже лицезрел самолично. До последнего часа не забуду милую сердцу картину: пьяный Михельсон с фонарем под глазом, расстегнутым гульфиком и выставленным на всеобщее обозрение хозяйством несется за бедным, ничего не понимающим Тормозом Жаровым с воплем: "Щас я тебя отпетушу!" Интеллигентнейший человек, где он успел таких слов набраться, и, главное, таких идей?

Тут появляется один неприметный с виду старлей, из "покупателей", который подошел к начальнику обезьянника и спросил:

- Буйный, что ли?" - ответом ему был солидный кивок головой. - Тогда я его забираю, нам такие нужны".

Так бедный Михельсон, не желавший никому зла, уважавший Франко, Вертинского, и стихи немецких поэтов времен Тридцатилетней войны, попал, вместо псковских Крестов, в спецназ ВВ МВД, затем в Чечню, где и был благополучно контужен.

Позже он рассказывал такую историю. После контузии (подорвались на мине, когда прорывались с окруженного чеченами блокпоста в марте 1996 года на бэтэре), его отправили в Екатеринбург, в гражданский санаторий. Батальон в ходе боев был практически уничтожен, так что до окончательного решения судьбы решили отправить Михельсона в отпуск. Более того, перед строем зачитали представление, в котором "ефрейтору Михайлову" обещали очередное воинское звание и медаль "За отвагу".

Вещи Михельсона бестолковые сослуживцы в санатории разворовали, поэтому в отпуск собирали всей семьей (что, разве не знаете, что "Рота - это большая семья", а в большой семье, как говорится, этим самым щелкать не надо?). Один дал ботинки -"берцы", другой - футболку, и так далее.

И вот прибыл он в Москву - промежуточный этап на пути в родной Псков. На пути от одного вокзала к другому повстречался патруль. Остановили, увидели, что форма не подшита, но, узнав, что парень из Чечни, посоветовали застегнуть бушлат на верхний крючок и отпустили. Бывают в жизни чудеса!

Дальнейший путь через площадь был омрачен встречей с неким полковником. Предоставим слово самому герою.

"Иду, … вижу, полкан навстречу, пьяный …, как … Я его вроде не замечаю, вдруг слышу рык: "Товарищ солдат, где ваше воинское приветствие, …!

Подхожу: "Извините, товарищ полковник, не заметил".

- Не заметил, …? Почему бушлат застегнут? Расправьте, …!

- Патруль велел застегнуть, чтобы не было видно не подшитую форму.

- Что-о?!! - выпученные глаза полковника начали двигаться по направлению к "шлагбауму" фуражки. - Расстегните!

Тут он увидел, что из-под "афганки" выглядывает майка с империалистической надписью "Harley Davidson".

- Что это за …?!! Так, откуда едешь, куда?

Сказано это было таким тоном, каким говорит солдат, готовящийся отправиться в комендатуру, или гражданский, узнав, что у него сифилис, как минимум "три креста". Но полканское лицо внезапно разгладилось, и на нем уже можно было разглядеть ползущую сквозь древесину к коре головного мозга мысль.

Тут пришла очередь удивляться Михельсону, поскольку знаменитый полковник Иван Комар был долгое время командиром 237-го полка в псковской десантной дивизии. Позже он даже пытался стать нашим губернатором, но это уже другая история.

А что касается Михельсона, то медали ему не дали, а звание все-таки дали, что послужило поводом для многочисленных шуток, поскольку ефрейтору Михайлову присвоили звание... ефрейтора. Да еще и переслужил он немало, поскольку командование не верило, что у парня высшее образование, и вместо одного года пыталось оставить его "дослуживать" второй год, как пэтэушника.

Теперь, по-моему, пора вернуться к судьбе автора этих строк.

Как я попал в армию.

В тот самый день, когда по "обезьяннику" бегал пресловущий Михельсон, весь личный состав был в очередной раз застроен, и начальство начало читать страшную бумагу с распределениями по командам. Слышу, кричат две фамилии: "Притула, Кирсанов!" нехотя отвечаю: "Я" и оглядываюсь на своего будущего сослуживца.

Тут я сразу вспомнил чью-то мать. Стоит этакий детина с неопределенного рода занятий лицом. Но главное, что это самое лицо было отмечено то ли дубиной, то ли асфальтом. Вся правая половина физиономии абсолютно красная, но не от здоровья, а от ссадин и кровоподтеков. Но ничего, я тоже не вчера родился. Отправляюсь вместе с ним выяснять свою дальнейшую судьбу.

Какой-то капитан вручил мне проездной документ до Себежа на двоих и пояснил:

- Сопровождающий ваш не приехал. Сейчас половина двенадцатого дня. В 15.30 с автовокзала следует автобус до Себежа. Там вы будете в половине шестого, сразу идите в военкомат. Оттуда вас направят в воинскую часть 42644. Часть это особая. Ракетные войска стратегического, мать вашу, назначения. Будете бегать, как лоси и драться, как Рембо, - тут его взгляд задержался на физиономии моего товарища по фатальной неизбежности и снова переместился на меня. - У него пройдет это на морде - у тебя появится. В общем, все будет нормально. Ступайте".

Вдохновившись таким напутствием, мы отправились восвояси. Естественно, не на автовокзал, а ко мне домой, поскольку кореш мой оказался родом из Дно, так что "куда идти еще солдату"?

Дома я позвонил в справочную автовокзала, и усталый, жизнью замученный женский голос (что, дура, хочешь показать, что тебе хуже, чем мне?) сообщил, что автобус до Себежа идет в течение четырех часов сорока минут, а следующий... следующий идет в семь утра.

Посовещавшись с друзьями и с парой бутылок водки, мы решили, что дневной автобус прибудет на место не раньше начала восьмого вечера, себежский военкомат к тому времени будет закрыт, и что, на вокзале, что ли ночевать? - надо ехать утром. Бутылки глупо ухмыльнулись. Было 4 июля 1995 года. День Независимости США. "Индэпэндэнс дэй". Ну, держитесь, янки, российские ракеты будут в надежных руках…

Как ехали до Себежа, помню смутно.

Приехали. Полтора часа искали военкомат. В конце концов, какой-то подвыпивший старичок охотно указал дорогу: "Идите в гору, там с одной стороны церковь, а с другой они сидят".

В военкомате на нас посмотрели с удивлением: "Кто такие? Служить приехали? К нам, что ли? Ах, нет, в Себеж-5. Так, идите на автобусную остановку, езжайте до конечной, до "Соснового бора". Там увидите". И тихо, вслед: "Надо же, сами приехали…" На этом, собственно, роль Себежского военкомата в моей жизни и закончилась.

Приезжаем на конечную остановку. "Сосновым бором" все это именовалось, естественно, в целях сохранения военной тайны. Ведь больше половины населения области и все без исключения военные разведки мира знали, что под Себежем стоит очень хитрая ракетная часть.

Заходим на КПП. Сидит скучающий старший сержант в "афганке" песчаного цвета (позже я узнал, что носить форму, высветленную в хлорке, было привилегией старослужащих, да и то не всех, а уж дежурить на КПП - предел мечтаний). Смотрит на нас.

Сержант оперативно обзавелся "лица необщим выраженьем".

Такое начало службы показалось мне несколько настораживающим. Тут еще прапор какой-то выплыл из дверей, и снова раздался вопрос, который уже начал меня несколько утомлять:

Мне показалось, что где-то я это уже слышал, и не один раз. Если все эти речи записать и воспроизвести одновременно, получится неплохой хор.

Вызвали офицера из штаба. Интеллектуальную беседу с ним, думаю, не стоит здесь приводить, ибо на его вопросы мог бы ответить и попугай, если бы он был с нами в течение последнего часа. Но сам по себе офицер оказался неплохим мужиком - в этом я убедился и позже. Так что его имя - капитан Лесков - я вспоминаю часто.

По прибытию в часть нас с товарищем Кирсановым зачислили в батальон охраны. Первые дни вспоминаю, как в тумане. Помню главное: время тянулось, как я не знаю, что. Постепенно научился реагировать на свою фамилию, подшиваться, ходить в общем строе и даже помнить номер своего отделения и своего сержанта. С последним обстоятельством поначалу возникали некоторые проблемы - я все норовил встать не в ту колонну, но и сержанты сами не очень-то нас помнили. Еще бы: в роте было 180 рыл!

Начало отдания долга Родине

Запомнились несколько вещей. Первое - это всеобщее удивление сослуживцев, которые узнали, что мы с Кирей (нетрудно догадаться, что так сразу стали называть "курсанта Кирсанова") сами в армию приехали. Моя тоска от этих разговоров разбавлялась известиями, что кто-то пытался "откосить" армию в течение года, а некоторых вообще в наручниках привезли.

Второе - это система "заряжания" и отработка действий по команде "подъем-отбой". "Заряжать", то есть мужественно принимать сержантские удары на грудь мне не пришлось, поскольку к человеку с "верхним образованием" отношение было несколько особое и настороженное. Зато "подъем - отбой" я испытал на себе в полной мере.

Итак, вечер, замученные "слоны", то есть мы, только начавшие службу, стоят на вечерней поверке. Услышав свою фамилию надо кричать громко, словно зовешь на помощь родителей, оставшихся за сотни километров, иначе вся поверка начнется сначала. Или, чуть что не так, сразу: "Рота. Упор лежа принять! Делай раз… Два! Раз… Два! Раз… Полтора!" Как при отжиманиях доказать измученным трицепсам, что они могут выполнить "полтора", никого не волнует.

Затем начинается самое интересное. Каждый, когда-либо прошедший армию, может вспомнить и не такое, но, братцы, пишу я, в общем-то, не для вас.

Топот, грохот, шуршание сбрасываемой формы, кое-где раздается треск разрываемой ткани. Чувствую, не успеваем…

Такая беда продолжается еще несколько раз, пока не укладываемся в норматив.

А койка - это такая скрипучая штука! Слышу голос Балаша (это - сержант Балашов):

Это значит, в сапогах, в хэбэ с ремнем и в пилотке. Потом строились с подушками, с простынями, с одеялами, с матрацами, с тумбочками… Потом на время укладывали все на место… В общем, мы веселились, а я уже утомил читателя пикантными подробностями.

Как я стал "шлёмом"

Бывали во время службы и такие дни, когда я чувствовал, что не зря пятнадцать лет жизни отдал учебе, из них пять - родному истфаку в ПГПИ.

Как-то вечером в ожидании Ужина наша первая учебная рота (в/ч 52328-Е) сидела "на центральном проходе в колонну по шесть" и подшивала новые подворотнички взамен почерневших старых. Слышу крик дневального:

- Рядовой Притула, зайти в канцелярию!

Недоумеваю, повторяю про себя слова Арчи (старшего сержанта Артемьева): "Кому я еще х..м борщ помешал?", но иду. В канцелярии сидит замполит, старлей Бандиков - интереснейший мужик, знаток истории и русского стиля рукопашного боя, втайне сочувствовавший Баркашову и РНЕ. Происходит очередной занимательный, как и все в армии, диалог:

Вот и вся "педагогика", "дидактика" и "методика преподавания истории". В панике за три минуты я набросал конспект на полтора листа, после чего - будь что будет - вышел перед сидящей солдатской массой со словами: "Сегодня лекцию читать вам буду я".

Почти час (!) я рассказывал войскам о Николае II, о правительстве, о Временном правительстве, о жидах и примкнувших к ним масонах (антисемитизм в армии - это что-то!), о Распутине, революции и контрреволюции… По ходу дела я начал замечать удивленные лица солдат, сержантов и лично командира роты капитана Баркова.

Это был мой звездный час. Ошеломленные моей повестью, военные спокойно, без мата (!) построились, и гигантская зеленая кишка, то есть банда моих сослуживцев, потянулась в сторону столовой, как и положено, с песней.

"Россия! Родина моя! Родные! Березки! Тополя!…" неслось над угрюмыми соснами и елями, окружившими казармы.

На следующий день после развода ко мне подошел Арчи и заявил:

Какие у этого были последствия? Да особенно никаких. Разве что, попав в караул на гауптвахту, "зеки", узнав, что я их буду охранять, тут же просили "рассказать им что-нибудь". Вот и все.

Ганжик

Был у нас в батальоне один азербайджанец по фамилии Ганжинов, которого, естественно, прозвали Ганжиком. Ну, чурка, она и есть чурка. По-русски ни бельмеса не понимал. Как-то поставили его в наряд по роте. Не ставить же его в караул, когда он в Уставе ни одной строчки не понимает, и в автомате ствол "дулом" называет. Да еще ругается по-своему, если его поправить.

А дневальному-то что? Дали тебе тупой штык-нож, чтобы мыло строгать, и стой, "драчи тумбочку", уж извините за интимную подробность. Когда днём дежурный отправится баиньки, стой себе возле тумбочки, да повторяй, как попугай, каждому входящему чину: "Товарищ такой-то, дневальный за дежурного рядовой такой-то". А твой коллега в это время "очки драит" (с ударением на "о").

Стоит, значит, эта нерусь на тумбочке, вдруг заходит подполковник - дежурный по части, ДЧ по-армейски. Личность, между прочим, в нашем небольшом соединении весьма значительная. Что делает Ганжик, которого дежурный час назад научил, как правильно представиться по-русски? Правильно, он смотрит на две большие звезды на погонах ДЧ, и бодро рапортует: "Таварищ два майора, сам-дневальный, сам-дежурный рядовой Ганжинов!"

В общем, службу он закончил в нарядах по столовой - на отбросах. А вообще-то чурок у нас в батальоне почти не было. Просто комбат однажды бросил пить, посмотрел трезвым взглядом на то, что творится в части: "Ё.. твою мать!" И дальше полчаса по-русски. С тех пор их поступление как-то незаметно прекратилось. Комбат нормальный был мужик, с юмором и справедливый. Правда, пить потом все равно начал.

Пост с привидениями

Ровно за год до моего прибытия в часть, 5 июля 1994 года, у нас на вышке застрелился солдат. Кстати, о том, чем мы там занимались. Часть уже расформирована, поэтому можно и рассказать. Главная задача - охрана так называемой "технической территории", то есть зоны с 15-километровым периметром, где были 6 главных постов, именуемых "хранилищами". Стояли в них и баллистические ракеты, но в каких именно, никто не знал. Ходили слухи о каком-то бактериологическом оружии, о подземных лабиринтах неимоверной длины, еще о чём-то. Правды никто из солдат не знал. А охраной, естественно, занимались караульные роты из батальона, то есть мы. Ну, еще в свободное от караулов время брёвна таскали, деревья валили, убирали территорию - всё, как у людей.

И вот, об этом бедном парне (на самом деле, это очень грустная история). Пришло ему как-то письмо от друзей, в котором они очень доходчиво обрисовали "подвиги" его девушки и его, лоха несчастного, незавидную судьбу. А что солдат? У него есть автомат в карауле. Из этого АК-74 и был произведен роковой выстрел на поражение в голову. Как гласит моя любимая армейская шутка, "пуля пробила кору головного мозга и вошла в древесину". Правда, мозги не опилки, веником не выметешь. Вышку несколько дней отскребали.

Где-то через неделю пришло ещё одно письмо от друзей : "Братан, извини, мы пошутили…" А поздно! Человек-то уже на том свете! А там, как известно, самоубийц не любят. Вот и начались на этом злополучном посту №5 всякие чудеса. То часовой привидение увидит, то у него по крыше вышки кто-то ходить начинает. Этому, правда, быстро находилось официальное объяснение: туман или, там, птица какая-нибудь.

Но иногда, уже в мою бытность, бывали случаи и поинтереснее. Как-то зимой одному часовому неведомая сила залепила несколько снежков по вышке (какие ещё люди, там на несколько километров в округе кроме колючей проволоки и сигнализации "Тенгиз" ничего нет!). Другого бойца кто-то ночью спросил: "Ну, и что ты здесь стоишь?" Парень чуть не кинулся от страха. И ведь не спал же он! Еще к одному моему сослуживцу некто начал подниматься по лестнице на вышку. Тяжело шагал, подлец, да и разглядеть его было затруднительно по причине полной невидимости. Ужасов натерпелись…

Было, правда, и другое. В то время, когда злополучный пятый пост уже начал славиться чудесами, от которых штатное вооружение не спасет, заступил на эту вышку один ефрейтор из соседней роты.

Ночь. Караул ожидает прибытия проверяющего офицера, поэтому начали обзванивать по телефону посты, чтобы никто не заснул. Сидит в караулке начкар, рядом с ним помощник по средствам связи давит кнопку пятого поста. Уже минут пять давит - никакой реакции. Начкар молча на это взирает, потом вдруг подрывается с криком: "Караул, в ружьё! Нападение на пост!" Паника, дым коромыслом, загремела сигнализация в пирамиде с автоматами, народ с нычек посыпался.

В конце концов приехали на этот пост. Все крутые, с автоматами наперевес. Боятся, чуть не обмочились, пока добежали в темноте от машины до вышки. Начкар кричит: "Часовой!" Никакой реакции. Снова: "Часовой! Часовой, ё…!" Опять ничего. Залезает на вышку, просовывает руку в амбразуру, отодвигает шпингалет, открывает дверь…

Ё…! Оттуда две ноги в сапогах, бряк! Думали, все, конец. Ан нет, оклемался.

И вот что этот ефрейтор рассказал: "Стою на вышке, фонарь склад освещает, все спокойно (нервная затяжка "Примой" Прилукской фабрики). Чувствую, ё...! Как смотрит на меня кто-то! Я к одному окну - ничего. К другому - ничего. К третьему… А оттуда на меня два вот таких глаза (размахивает руками) зырьк! И светятся!" Дальше он мог не рассказывать. Дебильный, но жизнерадостный хохот окружающих заглушил продолжение страшилки.

Оказалось, совы там жили. Я даже видел их потом. Красивые, аж белые в свете прожектора. Хотя, когда они смотрят на тебя, не мигая, становилось всё-таки жутковато.

Были и другие приколы в караулах. Всего не упомнишь, но один случай запал в память.

Накануне Нового года поставили нашу роту в караул. Я после него в госпиталь загремел. Поспал, называется, на железной вышке в 30-градусный мороз, но речь не об этом. Ребятам очень хотелось отметить праздник. Водки взять неоткуда, не бензин же опять нюхать. Вот и решили поиграть в нарушителей.

Снова ночь, как положено. Вдруг стрельба на посту. Ротный с нами был, капитан Кариаули Важа Демурович. Сразу вскинулся: "Караул, в ружжё!" Поехали. Приезжаем, с вышки часовой слезает:

  • Товарищ капитан, здесь мужик ходил, в белом пуховике. Я ему кричал, стрелял… Не попал.
  • Ладно, в слэдующий раз будь внимателнее.

Постояли полчаса, замерзли, поехали в караулку.

В следующую смену снова стрельба. Опять:

  • Товарищ капитан! Мужик! В белом пуховике! Не попал!
  • Ладно.

Вернулись обратно, сразу построение:

  • Слушай мэня, караул, на…, б…! Слушай мэня внимателно, на…, б…! Если ещё какая ..ня выстрэлит в карауле - на очках сканчается! Всэм ясно, на…, б…?!

Яснее некуда. Сидим, греемся в помещении. Вроде всё тихо. Вдруг опять прибегает солдат с улицы, кричит:

  • Там стрельба в лесу!
  • Караул, в ружжё!

В этот раз я с ними не поехал, поскольку был в "отдыхающей смене". Зато по возвращении услышал такую повесть.

Приезжают на пост. Ротный уже руки потирает, взял даже шомпол у одного из солдат. Не для нарушителя, конечно, для часового. Подходит:

  • Ну, что, на…, б…! Опят мужик в бэлом пуховике, на.., б…?

- Никак нет, товарищ капитан! Треск какой-то в кустах. Я крикнул, мол, стой, кто идет, стой, стрелять буду, а он все ходит. Ну, я и выстрелил.

  • Пашли сматрэть.

Шли молча. Один молчал в предвкушении расправы, а другой - в её ожидании.

Подходят, раздвигают кусты. А там в снегу лось лежит, и семь дырок в голове и шее.

Часовому потом трое суток к отпуску прибавили "за бдительность", а лося увезли в офицерский городок - только его и видели.

Любовь в армии

Это не то, что вы, наверное, подумали. Бабы косяками по части не ходили, а "петухов" у нас не было. Насчет самоволок тоже была напряжёнка, поскольку стояли в лесу. До Себежа километров пять, но туда и в официальное увольнение не пускали.

Не знаю, кому как, а мне малость повезло. Отправили меня в середине февраля 1996 года в отпуск. По ходу дела на автостанции познакомился с девицей. Внешность, вроде, приятная, а что еще солдату надо?

В автобусе знакомимся, так сказать, подробнее. Оказалось, зовут её Юля, а папаша - большой чин в части. Правда, назвалась она чужой фамилией, но, когда я узнал правду, выяснилось, что настоящий отец был ещё выше чином. А поначалу-то говорила: "Лункаш, мол, моя фамилия".

Ладно, дело не в этом. Пока был в отпуске, погуляли мы малость, благо никто меня не ждал из молодых и красивых.

Возвращаюсь в часть. Через несколько дней сижу в роте, слышу крик дневального: "Ефрейтор Притула, к телефону!" Иду, мимоходом вспоминая, кому и чем я мог борщ помешать. На тумбочке стоит тормоз Кирьянов и протягивает мне телефонную трубку. Я посмотрел на него, и чуть не умер от смеха. Дело в том, что лицо у него было точной копией истукана с острова Пасхи: плоская вытянутая физиономия, выступающий углом подбородок, прижатые уши и китайские глаза. Так вот, глаза у него в тот момент были круглые! А дальше, как в той рекламе: "Паша, тебя… девушка?!"

Ё! Телефон-то внутренний. Какой, к фигу, межгород, когда на коммутаторе сплошные прапорщики сидят! Беру трубку. Слышу, Лункаш:

  • Паша, что у тебя там на тумбочке за тормоз стоит?
  • Есть, говорю, тут один, - смотрю на Кирьянова, тот снова окаменел.
  • Я звоню, знаю, что телефон у вас параллельный с канцелярией, спрашиваю: "немцы" (это у нас так любовно офицеров звали) в канцелярии есть? А он: "Кто звонит, да чего звонит, да зачем"…

Никого из "немцев" в тот момент ни в канцелярии, ни вообще в расположении не было, так что минут через пять у нас такой "секс по телефону" начался, что Кирьянов временно снова на русского стал похож.

Что дальше? А ничего. Увидеться было невозможно, так мы записки передавали друг другу. Потом, когда я дембельнулся, погуляли ещё немного и разошлись. Не судьба.

Заг и "Manowar"

Из отпуска я привез не только "неоконченный роман", но и несколько кассет с милыми моему измученному сердцу записями. А сердце было измучено "Божьей коровкой", Димой Маликовым, Ларисой Черниковой (восходящая, блин, звезда!) и прочим занудством.

Среди моих записей были "Бони неМ" ("Мелодии и ритмы зарубежной эстрады" в духе хард-н-хэви), "Metallica" и "Manowar" разных лет. Сначала от этого все нос воротили. Потом, когда все устали от батальонного радио, начали вроде как прислушиваться.

Дело было в том, что ЗКВР, то есть заместитель командира соединения по воспитательной работе подполковник Остроумов - тот самый "таварищ два майора"! - запретил транслировать по внутренней сети иностранную музыку. Патриот квасной. Я, глава псковской организации Русской партии, по сравнению с ним просто пацан какой-то в этом отношении! Да ещё он и заявил при этом: "Если кто из солдат сможет связать хоть пару слов на иностранном языке, тогда я обещаю разрешить любую музыку".

Я, конечно, пользуясь своей репутацией "шлёма", поддался на подначивания сослуживцев и решил выстебнуться. На одном "вечере вопросов и ответов", неимоверно коверкая немецкую речь (сколько лет учил, зря, что ли?), я встал и заявил:

  • Герр штандантерфюрер! - ну, назвал я его полковником СС, смеяться-то зачем, братцы! - Майн дойч, конечно, ист нох зер шлехьт, абер вениге вортен вайс ихь. Варум ди зольдатен кённен ди ауслендише музик хёрен нихьт? - В смысле, "я тут слегка кумекаю по-немецки, и на этом основании спрашиваю, почему солдаты не могут слушать иностранную музыку, мать вашу так"?

Он, конечно, как капитан "Титаника", представлял себе… Но он не представлял, до какой степени! Правда, реальных последствий это моё бессмертное выступление не имело, и всё осталось по-прежнему.

Зато я заметил, что сержант Загидулин, по-нашему - Заг, начал наведываться в комнату досуга и потихоньку слушать "Manowar". Очень сильно ему понравились две вещи 1986 года: "The Crown and the Ring" и "Heart of Steel". Убийственные и очень красивые вещи. Особенно первая, с натуральными звуками органа и мощным мужским хором.

Постепенно Заг начал всё чаще включать магнитофон. Дошло до курьёза. Батальон стоит на плацу, комбат пытается нам "лекцию" читать на тему необходимости соблюдения мер безопасности и внутреннего порядка. Но его не слышно, потому что из окон нашей казармы несется мощное: "Stand and fight, if are you hot…!" А там Марсель Наильевич Загидулин дежурным по роте остался, вот и отрывается парень, как может.

Комбат не выдержал, прокричал нашему "Важику": "Важа Демурович, пошлите кого-нибудь заглушить эту х…!"

Ничего не понимает мужик в хорошей музыке. Но вскоре стало тихо. Комбат продолжил свою пламенную речь. Ему вторил начштаба соединения, крича, что "В третьей роте (у нас) муха на паутине повесилась! Вы знаете, почему муха вешается?! Потому что грязно в третьей роте!"

Ей-богу, чудак человек. Сморозил такую хохму, а потом удивляется, почему над плацем гогот стоит! Мы же потом героями ходили, а муха ещё месяц висела посреди спального расположения на длинной паутине, спускающейся с потолка. Реликвия!

А с Загом, хоть он и татарин, у нас сложились самые хорошие отношения. Он ведь меня знал ещё по учебке, где командовал отделением. Как-то в столовой подошел и спросил:

  • Паша, тебе сколько лет?
  • Двадцать один.
  • Ни х... себе, я бы в твоем возрасте ни за что в армию не пошёл. Ты-то что, откосить не мог?

А хрен его знает, не мог, наверное. Тем более, один год служить всё-таки полегче.

Зато, когда Заг увольнялся, расставались мы друзьями. Он даже оставил мне в записной книжке свой адрес (посёлок Шимск Новгородской области) и пожелание: "Go, go! Слушай "Manowar", бей евреев и другую нечисть!" Ну, тут он немного перегнул, конечно. Я ведь не экстремист, а гуманист. Любитель искусства.

Домой!

Как я по-дурацки приехал в армию, так же и уезжал оттуда. "Дембель" у "годичников" нынче "по упору", так что день Свободы я знал заранее.

Собрался я 3-го июля в последний караул. Дело это почетное. Соответственно и должность мне дали - быть выводным на губе. Синекура, целые сутки ничего не делаешь, только зекам хавчик принесёшь иногда. После обеда в роте застроили будущий караул. Ротный был в отпуске, командовал за него мой взводный - лейтенант Куликов. Естественно, прозванный Куликом.

"Так, караул - мыться, бриться, подшиваться, подмываться, марш. Паша, ты в караул не идешь".

Подхожу, спрашиваю, что за ерунда такая. Отвечает: "А ты завтра домой едешь. В два часа явишься в штаб и можешь ехать".

Ништяк, живем. Весь остаток дня ушел на улаживание дел: сдачу формы, получение парадки, подписание обходного листа, прощания с товарищами. Ночью окончательно доделывал парадку.

Вечером поверка была, как заведено комбатом, на плацу. Читают список личного состава.

  • Иванов!
  • Я-а… - нехотя, все обламываются.
  • Петров!
  • Здесь…
  • Сидоров!
  • Та же херня… - всё, как положено. Доходит очередь до меня.
  • Притула!
  • Я!!! - душераздирающий вопль потряс округу. А что делать? На последней поверке ты должен орать так, как в учебке распинался.
  • Отставить список вечерней поверки… - это уже Кулик встрял. Притула, ты что, ох..?

Что я мог ответить? То, что он, прослужив после военного училища меньше, чем я, не знал до сих пор традиций своей части? Оставалось промолчать. Зато вступились сослуживцы, подняв такой гвалт насчет "так положено" и прочего, что стало даже неловко.

На следующий день брожу по части в парадной форме, как дурак. Заявляется Эрик. Это - прапорщик Эрзиманов, Эрзиман Магомедович, чеченская морда. Подходит, скалится: "Притула, ты знаеш, что сегодня дамой нэ едеш?"

Об этом-то я и сам догадался. В два часа в штабе никого не было, а у меня последний автобус из Себежа в 15.40 отходит. Ну и хер с вами, ребята. Вечером добрался я до штаба, получил деньги. Короче, целый день добрым людям глаза мозолил, тоску по дому навевал. Уже ребята в шутку спросили, когда же я уеду отсюда. Завтра, говорю.

И ведь уехал!

Вот, в общем-то и все мои записки о военной службе. Не вошло сюда многое: ни тревоги с "выстрелами" и иными способами хорошо озадачить личный состав, ни регулярные мордобития среди военных, ни меню солдатской столовой, ни всевозможные похождения наших бравых солдат. Просто эти эпизоды показались мне наиболее любопытными для того, чтобы перевести их в удобовоспринимаемый вид. Кстати, жалею только об одном: что с ротным не удалось попрощаться.

Искренне Ваш Павел Притула.